Имя:
Храйк, Ра.
Возраст:
Полных пять лет.
Фракция и должность:
Община, добытчик.
Внешность:
61см|25кг
В отличие от большинства собак Застенья, разнящихся от поджарых и сухих до откровенно истощенных, Храйк выглядит пухлым. Ладным, равномерно и приятно глазу округлым. Подобранный живот и выступающие ребра с маклоками скрывает длинная шерсть, густая настолько, что пес больше похож на миниатюрного неповоротливого гризли, чем на среднестатистическую собаку астенического сложения. Ухоженности в ней, правда, ни на йоту. Пушистый подшерсток сбивается в колтуны и благополучно собирает мелкий мусор и пыль. И мало удовольствия выбирать из спутанной копны соболиной расцветки, не поддающейся даже зубам, намертво засевшие репьи.
Он не слишком высок и не особо быстр, особенно с нагруженной сумкой на спине. Не атлет и не спринтер. Не обладает какими-либо выдающимися физическими данными и не имеет за спиной наработанного положительного опыта уличных драк... отрицательного, впрочем, тоже. Случаи, когда приходилось целенаправленно и быстро драпать или дипломатично уходить от острого конфликта не в счет. Движения у Храйка размеренные, плавные и не слишком уверенные. Со стороны может сложиться ощущение, что он то ли неуклюж, то ли с каждым шагом тщательно выбирает место, куда поставить лапу. Общее впечатление: добродушный неповоротливый увалень.
Острая вытянутая лисья морда, пятнисто пигментированные черным мочка носа и губы. Стоячие уши, крупные и мягкие: кончик одного чужие зубы распустили на бахрому, на втором не хватает части. Достаточно глубоко посажены карие глаза. Шерсть короткая лишь на щипце, от затылка – сбитая неухоженная грива. Своей внешности внимания он уделяет мало (цела шкура – и ладно), потому первозданного белого цвета отметины на морде, пышный воротник и загривок бывают редко. Остальной мех – пыльный рыжеватый соболь, золотистый, с темным подпалом. Шрамы на теле есть, но их мало, да и не прощупать через бронежилет из подшерстка и колтунов.
Вытянутый корпус, не самые длинные лапы с подушечками, сбитыми до жестких мозолей. Пушистый хвост, редко поднимающийся выше линии спины. Пес как пес. Ничего примечательного. Разве что мимика: редко когда встретит незнакомца без дружелюбно растянутой в улыбке зубастой пасти, да и в остальном все эмоции читаются по морде без особого труда. И не только по ней. Легкомысленно пританцовывать с лапы на лапу, пребывая в совершеннейшем восторге от добытой из-под завалов очаровательной музыкальной шкатулки? О да. Несолидно, как не пристало матерому кобелю, остервенело размахивать хвостом и подлаивать от радости, встретив сотоварища из одиночек, которого считал давно уже сгинувшим в волчьих пастях? А как иначе. Храйк редко может быть сдержанным в моменты, когда чувства просятся наружу. Даже если он того хочет, те все равно пробиваются – чересчур широким оскалом, настороженно прядающими ушами, тонким вопросительным скулежом-свистом.
Характер:
Барахольщик. Он не расстается со своим истрепанным собачьим, через спину, рюкзаком даже во время сна, подгребая его под себя и обвиваясь вокруг тугим клубком.  Для него есть две действительно ценные категории: слухи и вещи. И те, и те Храйк с удовольствием копит, с таким же удовольствием их обменивает и ими делится.

«Говорят, в море, ближе к болотам, шел дождь из грязи и гигантских крабов. Сам не видел, но мне показывали оставшиеся от клешней шрамы».
«На юге окрасилось в красный целое озеро. Собаки не рискуют из него пить – пахнет кровью. И железом».
«Мара из наставников родила двухголового щенка. Он еще дышал, когда его загрызли, чтобы не вызывать лишних вопросов и не накликать неудовольствие стаи. Зачем? Собаки должны думать, что все идет своим чередом, что их дело правое, и что за Эксперимент им воздастся. Кстати, некоторые дикари считают части тела уродцев приносящим удачу талисманом, интересно, распространяется ли это на нам подобных?»

Пожалуй, ему нет дела до правдивости тех сплетен, что он разносит. Попадаются среди них и действительно ценные вести, которые могут привести к схронам, редким вещам и еще более редким историям, попадается и откровенная ложь. Проверять или нет – выбор слушателя. Храйк просто коллекционер, причем коллекционер настолько слепо влюбленный в свое богатство, что его подлинность псу безразлична.
Храйк любит делать подарки. Несмотря на катастрофическую тягу к накопительству, он не жаден, даже наоборот – щедр. С удовольствием дарит свои безделушки, если они могут помочь или хотя бы вытянуть из угрюмого собеседника улыбку, дарит помощь, дарит долгий разговор по душам. Да практически что угодно, если находящийся перед ним пес вызывает достаточное расположение.
Расположение это важный момент. Храйк не особо привязчив и достаточно разборчив во всем том, что касается вербальных коммуникаций, а еще слишком ценит себя и свое время, чтобы проводить его с теми, кто не лег к душе. Он вряд ли станет терпеть рядом того, кто считает его коллекционирование блажью, которую стоит выбить двойной порцией трудотерапии, не пойдет бок о бок с кем-то, кто вызывает отторжение излишне скверным характером или чрезмерным злословием. Пес хоть и готов признать делом всей своей жизни поиск сплетен, но это сплетни иного рода, не затрагивающие чужое личное пространство: он собирает рассказы о странных тварях и пугающих местах, о всей той чертовщине, что творится в Застенье, о волках и людях, об идолах, о диковинках и о том, что было за многие поколения до того, как нынешние псы увидели свет. И совсем не понимает тех, чей интерес распространяется на более приземленные вещи. С до отвращения правильным типом они тоже явно не уживутся. Педантичностью Ра не страдает, аккуратным и целеустремленным его тоже не назовешь. Пес опаздывает на встречи и иногда напрочь забывает о своих обязанностях, предпочитает упорному труду на благо общества здоровый сон, а упорядоченности – приятный хаос. Лени в нем предостаточно. И комфорт Храйк тоже ценит.
Пусть Храйк и живет в общине, но духа коллективизма в нем маловато. Он искренне расположен к окружающим его собакам, но еще более нежно им любима возможность не быть привязанным к одному месту. Пса безудержно тянет из города – куда угодно, лишь бы не видеть этих обрыдших серых стен, знакомых до последнего кирпичика. Как курьеру и добытчику, сидеть на одном месте ему приходится сейчас нечасто: охотничьи рейды заносят достаточно далеко от окраин Сиднея в поисках пищи, а дипломатические миссии и того дальше - на другой край мира, к преступникам на болота, к ценящим силу лесным, к зачастую недружелюбным одиночкам. Впрочем, даже к могущим представлять потенциальную угрозу для общинного уклада псам Ра относится на удивление радушно, встречая путников приветственно скалящейся в улыбке пастью и расспросами о том, какими попутными ветрами их занесло в эту пасторальную глушь и не случалось ли им встречать что необычное по пути. Язык у него слишком длинный, потрепаться – даже впустую – пес совсем не дурак.
Храйк может заливаться соловьем и быть искренне расслабленным с любым, кто не проявляет враждебности, но идеализировать собак не привык.  Он не примеривает нимб к темечку каждого и не ждет полного расположения, он просто надеется на ответное дружелюбие, проявляя его сам. «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой», слышали такое? Пес не навязывает свое общество и не ластится к любому, кто представляет интерес – лишь спокойно предлагает радушие в обмен на него же.
Осторожен, но азартен, и эта смесь часто выглядит нелепо.
«Ты серьезно полагаешь, что я загляну в тот дом? В тот, откуда что-то скребется так, что у меня уже от страха колотит в висках? Ох, ну разве что ради того чудного погребка, откуда мы прошлый раз достали… Боги, на что ты меня толкаешь, а? Сердцем чую, что добром это не кончится.»
Даже если он готов выплюнуть от страха свое птичье сердечишко, пес все равно пойдет на поводу у желания влезть в самое пекло и получить ответы на вопросы. Ну или раздобыть что ценное, новый достойный экземпляр для и без того обширной коллекции. Он был под завалами – скулил от боли в содранной спине, но продирался сквозь узкие щели, добираясь до ярких цацек. Лез, обмирая, в облюбованные враждебно настроенным зверьем дома, спускался в системы подземных коммуникаций под городом в щенячестве, поднимался на верхние этажи высоток. И все ради сомнительных сокровищ и не менее сомнительной информации.
Заносит Храйка патологическое любопытство и дальше от Сиднея, в приречные чащи, хотя обилие волков, которым нагруженный поклажей и не самый быстроногий увалень на один зуб, заставляет мыслить трезво и смотреть в оба. Он не то чтобы благоразумен, скорее уж трусоват. Не полезет на рожон, рисуясь перед заведомо более сильным соперником, опасается лишних отверстий в пушистой шкуре. Не уходит далеко за волчьи метки. Старается следовать заповедям, справедливо полагая, что низкая карма не приведет ни к чему хорошему. Храйк не настолько трус, чтобы от скверных поступков его удерживал один лишь страх, но и принципиальным доброхотом его не назвать, на блаженных святош он походит очень отдаленно. Если сводить весь его душевный ливер к одному определению, персонаж он хаотично-положительный. Добро, но добро не систематичное,  не слишком дальновидное в своих порывах и вполне способное показать при необходимости зубы.
Верит ли он в Эксперимент? Скорее уж просто в промысел неких малообъяснимых и недосягаемых для не самого блестящего собачьего ума высших сил. Больше первоисточника всей той странности окружающего мира его заботят оной ненормальности проявления. Спроси пса, что главное в его жизни, и он без раздумий выдаст «чудеса», даже в мыслях не позволив затмить неопознанное семье, общине, любви или чему-то более прозаичному. Свои воззрения обычно держит при себе, тот редкий случай, когда Храйк не спешит чесать о чем-то языком – ну а нужны ему неприятности от мнения, расходящегося и с линией своей партии, и с идеологией патронов из наставников? И то верно. Инквизицию, к слову, недолюбливает, хоть и понимает, что нельзя оценивать всех ее представителей по вине отдельных псов. Недолюбливает частично из-за ее диктатуры, частично из-за варварских краж щенков, омрачивших его детство.
Интеллектом и наблюдательностью пес не обделен. И феноменальной памятью тоже – как иначе-то хранить все те фольклорные ценности, кроме как в собственной голове? Быстро запоминает, легко воспроизводит увиденное и услышанное. Крайне, патологически любопытен. Несмотря на некоторую рассеянность, мыслит достаточно логично, хоть и не планирует свои и чужие ходы на десяток вперед. Расчётлив, но не мелочен, и предпочитает оной расчётливости и тщательно структурированным выстроенным планам занимательную импровизацию.
Достаточно мягок. Быть жестким и даже жестоким умеет, но не стремится, а потому практически всегда роль лидера ему приходится не по плечу. Не любит отдавать приказы, предпочитая просить, не любит ультимативный тон, не любит любое давление, как свое, так и на себя. Его зона комфорта – чуть в отдалении от любых активных действий, откуда можно тихо наблюдать за тем, как с ними разбираются другие. Быстро заводится от чужой грубости, быстро же остывает. Может вспылить, но разгорающийся конфликт его быстро отрезвляет и практически всегда заставляет искать иные, кроме насильственного, пути разрешения.
Если о страхах, то их хватает. Старческой деменции. Увечий. Сильной боли. Он не стойкий оловянный солдатик и даже не спартанский мальчик, готовый сносить раны от лисьих зубов, совсем, а потому старательно избегает драк, справедливо рассуждая, что мнимое минутное удовлетворение от сброшенного пара совсем не стоит долгого зализывания ран.
Биография:
Дикарский обычай отнимать щенков от матери был принят и разделен общиной тогда же, когда было утверждено ее зависимое от наставников положение. Было ли это разумным решением? Храйк полагает, что старым патриархам видней – им больше пристало думать о политике, чем таким недальновидным рядовым псам как он, но все его щенячество прошло с мыслью: «буду ли следующим я?».
Своих братьев, которые сейчас, вероятно, несут трудовую повинность во благо Эксперимента и системы, он не запомнил. Живая дань в виде двух еще слепых щенков была взята рано, настолько рано, что Ра не испытывал по отношению к ним никаких родственных чувств и не тосковал по далекой родне. Стоит ли скучать по тому, чего не знаешь? Оставшегося в гнезде единственным недоростка волновало больше то, не приберут ли казавшиеся тогда совсем страшными и близкими фанатики к лапам и его. Обошлось, но еще долго Храйк прятался за спины взрослых, когда чуял, что поблизости чужаки.

«Карательный отряд пахнет кровью. Это чувствуют все, но страшно почему-то только Храйку. Щенок летит от них со всех лап, путая следы. Он забивается в узкую щель под плитами дома, что сложился от недавних подземных толчков как карточный, и щенячье сердечишко судорожно бьется – вдруг эти страшные псы покинут Сидней вместе с ним, болтающимся в чужой пасти?
Храйк засыпает там же, схоронившись так удачно, что ищут его еще долго.»

Детство было обычным, как и у всех щенков общины. В городе не находилось угроз серьезней, чем случайный обвал, и недруга крупнее крысы, а потому в свободе передвижения щенки были ограничены мало. Не уходят далеко от логов – и ладно. Еще в самом юном возрасте пес нежно полюбил Сидней со всеми его заброшенными высотками, запыленными квартирами с грязными следами собачьих лап на стлевших коврах, зияющими провалами цветных витрин. Со всем тем безумным количеством оставшихся от людей артефактов. За каждой из безделушек стояла своя история, и Ра без устали пытался собрать их все – и вещи, и их память. Он уносил в логово все, за что цеплялся глаз. Старые фотокарточки, некоторые улицы с которых он находил в родном городе и приходил в совершеннейший неуемный восторг. Блестящие украшения. Часы. Статуэтки. Цветную старую одежду. Щенок не возвращался под материнский бок без очередной человеческой вещи в пасти и редко когда засыпал, не удостоверившись в сохранности своей крошечной сокровищницы. Уже тогда он чах над своим старьем как дракон над златом, скаля крошечные зубы и поднимая пушистый загривок, когда другие погодки совали нос не в свои дела, пытаясь умыкнуть очередной занятный трофей, или родня считала, что человеческих тряпок в их личном пространстве стало слишком много. В драках Храйк, правда, не преуспел. Его, медленного и неуклюжего, макали носом в пыль все, кому было не лень, и щенок быстро усвоил, что болезненных конфликтов лучше избегать, и что решать проблемы с помощью продуктивного диалога куда приятней, чем после плакаться в отцовскую шкуру и зализывать ноющие покусы. И что ценности проще прятать или носить с собой, чем каждый раз отстаивать свое на них право.
Он собирал вещи, он собирал истории.

«Гонец от наставников не выглядит страшным. Он выглядит усталым и отощавшим. С благодарностью разделив с псами общины пищу, курьер засыпает так надолго, что Храйка тянет проверить – дышит ли? Живой ли?
К мелкому улыбчивому незнакомцу щенка тянет неудержимо, и тот в конце концов сам подзывает в очередной раз отирающийся поблизости пушистый комок.
- Эй, малец!
«Малец» рвет оттуда со всех лап под искренний смех чужака, удирает, поджав хвост. Впрочем, потом он подходит сам. Подползает на полусогнутых, недоверчиво-испуганно прижав уши и вздыбив спутанную шерсть, буквально стелется по земле на брюхе, готовый в любой момент, при первом признаке опасности, дать деру.
- А вы меня… не украдете?
И фанатик снова заливисто и чертовски заразительно хохочет».

Община всегда открыта для законопослушных чужаков, и в Сиднее гостило немало вольных птиц – и гонцов, и изгнанников, и родившихся вне стай. Побитые жизнью, выгоревшие от солнца и исполосованные шрамами, они влекли подростка столь же сильно, что и старые причудливые вещи. Ра видел на месте собак источник знаний и кладезь рассказов о далеких землях. Сторонившийся их вначале и опасающийся, что его могут умыкнуть из-под родительского носа в чужую стаю, щенок постепенно пообвыкся и практически перестал дичиться. Во всяком случае, перестал прятаться за спины общинников и, робея, начал заговаривать с пришельцами.
О, в тех крылось даже больше, чем он мог себе представить. Они рассказывали щенку о далеких болотах, где живут те, кому не нашлось места в остальном мире из-за собственных проступков, об их личном острове невезения. О волках, которые, быть может, не всегда были диким зверьем. О каменных идолах. О стене из желтого кирпича, уходящей в небо. О существах, похожих и непохожих на собак одновременно. Храйк впитывал рассказы как губка, запоминая все, даже самые незначительные мелочи. Из бесед с одиночками началась его личная кладовая собачьих жестоких сказок.
Машина распределяет слепо. В девять месяцев его забросило в дозорные, и следующие полгода Ра был балластом на плечах взрослых псов. Слишком осторожный и боязливый, чтобы участвовать в облавах на хищников. Слишком молодой и глупый, чтобы ходить в одиночку. Нерасторопный и не умеющий вовремя доложить о нарушениях границ. Подросток оказался совершенно бесполезным и лишь зря тратил чужое время, хотя, по его мнению, все было просто прекрасно, начиная от возможности покинуть город и заканчивая интересными знакомствами. Пес наслаждался свободой, когда выпадала возможность вырваться из-под надзора, и уже без всякой боязни конвоировал до Сиднея встреченных одиночек, расспрашивая их, случалось ли по пути видеть что интересное.
Следующие оба раза панели отправляли его трудиться в черте города, и Ра помогал разбирать завалы близ стратегически важных объектов, где могли оказаться действительно ценные вещи, уходил в составе многоголосой своры на загонную охоту, носил мелкую дичь старикам и щенкам. Охотиться он толком и не научился, разве что разорять птичьи гнезда и ловить наглых городских крыс. Зато пополнил кладовую своих сокровищ. Золотыми часами, яркими детскими игрушками, солнечными очками с откидными стеклами, стопкой открыток, шляпой-цилиндром. Храйк все больше превращался в сороку, падкую на безделушки. Часть вещей – из легких и самых ценных - он носил с собой, в заброшенном на спину собачьем рюкзаке, раскопанном там же, в городе, часть предпочитал схоронить в тайниках, сохранность которых проверял регулярно. Собаки реагировали на это по-разному. Кто-то, включая до сих пор живых родителей, крутил у виска и посмеивался над чудачествами. Кто-то более практичный шел к нему на поклон, менять безделушки на нужные вещи, зная, что в сумке у мохнатого увальня можно найти не только рухлядь.

« - Статуэтка со странной голой собакой с растущими вперед клыками и длинным хоботом, вряд ли ценная, но мне нравится – где еще увидишь такого уродца? Бутылочка алкоголя. Я пробовал такой, высший класс. Браслет с позолотой. Есть пачка галет, если рискнешь съесть.
Храйк неразборчиво ворчит под нос, потроша свою сумку перед  неловко переминающимся с лапы на лапу просителем. Тот держит в пасти пластиковую коробочку рации на обмен и явно уже не рад, что пришел.
- Ошейники с шипами, удобно в драке. Маленькая картинка с позолоченным человеком, который светится и показывает три пальца. Склянка с жутко пахучей водой. Сухой брусок, который мгновенно вспыхивает от искры. Ну а остальное сам видишь. Ну, чего тебе?
Пес долго копается в предложенном, и Храйк хмурится.
К его сокровищнице явно относятся с недостаточным почтением».   

Ему было почти три года, когда он покинул стаю.
Могли ли патриархи предложить роль курьера кому-то более быстроногому? Пожалуй. Но вряд ли вышло бы подобрать того, кто смог бы слово в слово, избежав дипломатических конфузов, передать речь совета общины.
Да и более бесполезного снабженца подыскать было трудно, община не теряла ничего.
Следующие полтора года он провел в пути. Иногда один, чаще – со встреченными вне городов вольными, составлявшими компанию целеустремленному путнику, с выделенными одной из сторон провожатыми. Храйк исколесит краснолесье, увидит своими глазами Вайтвотер, наберется баек от инквизиторских прихвостней в Ньюкасле, едва не заплутает и не утопнет в восточных болотах. Это опасно. Это зачастую страшно.

«Храйк заглядывает в воду. Бочаг глубокий, гладь отливает зеленым и пахнет ряской, дождем и гнилью. Прелой древесиной. Смертью. За спиной глухо рычит провожатый, и впервые за многие недели Храйк думает, что не дойдет с весточкой от патриархов до болот, а останется здесь. Под пластом неподвижной зацветшей воды.
- Это человеческая традиция – бросать монетки во всякие такие водоемы. Считается, что приносит удачу.
Пес осторожно улыбается и волевым усилием заставляет опуститься вздыбленный от страха загривок.
- У меня есть парочка. Хочешь попробовать? Я был бы не против вернуться сюда через год-другой, если останусь жив. А я останусь. Ты бы знал, дружище, какой я живучий».

Это восхитительно интересно.

«Когти царапают желтый кирпич, оставляя едва заметные следы. И снова. И снова. Отметин тут хватает – и надписей, и явно оставленных не собаками рисунков, и засечек на недоступной животным высоте. Храйк задирает голову и смотрит в небо, где верх стены сливается с ярким полуденным солнцем, стоящим в зените. Глазам больно до одури, но он не отводит взгляда, пока все не заполняется желтыми мерцающими пятнами. Пес смаргивает, жмурится.  Даже за веками проступают пульсирующие очертания золотистых кирпичей, дорогой уходящих бесконечно вверх. Это до болезненного хорошо, и его не оставляет ощущение правильности происходящего. В тот момент Храйк готов поверить в то, что это – предел мира, самая крайняя его точка, и что за этим колоссом, непреодолимой преградой, пустота, заполнить которую собачьи фантазии не способны».

Где-то у границ пустых, неизменно встречающих уже знакомого им курьера оскалом, у него, должно быть, остаются щенки. Храйк не может утверждать точно – встретить их мать во второй раз у него не вышло. Впрочем, пес о том и не горюет: ну какой из него отец? С собой бы управиться.
По правде говоря, переярки с его собольей шкурой могут ходить и среди наставников, и в родной общине, и среди одиночек. Он обаятелен, но не слишком привязчив и не любит нести лишнюю ответственность на своих плечах.

«Элли устраивает голову на его спине. Вырытое в глубоком липком сугробе логово-времянка держит тепло не хуже человечьего жилища, совсем скоро из пастей перестает с каждым вздохом вырываться пар. Им тепло и спокойно так, вдвоем.
Колют при каждом вздохе бок вещи сквозь драный брезент скинутого рюкзака, с другой стороны давит приятная живая тяжесть. Смежив веки, уже в полусне, Храйк чувствует щекотное чужое дыхание. Снаружи метет снег».

Возвращаться домой приятно. Приятно не терять дороги и не кружить, ориентируясь лишь по солнцу, звездам и запахам, встречать знакомые с детства места, порядком потрепанных жизнью приятелей и спать так спокойно, чтобы не слышать, как тебя пытаются дозваться. Храйк возвращался в общину как верный, но излишне любопытный пес: не в срок, но всегда целый. И почти всегда с благими вестями. Между походами проходили недели, и рыжий наслаждался покоем и тем особым домашним теплом, ощущавшимся после сна урывками, бега от волчьего воя и жизни впроголодь особо остро. Наслаждался покоем, а потом снова перекидывал через спину суму с фальшивыми сокровищами, когда наставала пора уходить.

« -« …принес ей цветок, но ее уже унесли. Оставил его на кровати. Потом восемь на пороге. На песчаной арене. На садовой скамейке. Пять на церковных алтарях. Один у девочки с ее волосами. В море… слишком много, не сосчитать. Тридцать шестой сбросил сегодня с зубчатой стены».
Храйк читает с листа в чьем-то доме, и в голове – яркие цветы в человеческих руках. Слова врезаются в память так же четко, как и все остальные его истории.
По пути домой он встречает одиночку, живущего в открытой всем ветрам охотничьей лачуге. Зияют в проеденных непогодой стенах прорехи, сквозь крышу видно звездное небо. Криволапый старик с раздутым от голода животом вызывает у Храйка такую жалость, что пес проводит с ним еще месяц, развлекая рассказами и подкармливая.
- Отец, видишь этот шарик? Люди называли это глобусом. На фотографиях можно поглядеть на людей, которые ушли, а здесь – на острова, которых уже нет, места, которых уже не существует. Такая странная мертвая карта. Только не пойму, почему круглая – наверно, чтобы удобней было играть человеческим щенкам.
Старик тихо отходит во сне. Храйк хоронит его, ставшего совсем легким, рядом с умирающим домом. Свистит внутри ветер, поскрипывают ставни.
- …тридцать седьмой – на порог к седому старику. Еще шесть на холм под еловым корнем.
Пес скороговоркой напевает себе под нос прочитанное когда-то и собирает ранние одуванчики. На душе тоскливо, но легко».

Машина раз за разом распределяет его в добытчики, Храйк снова и снова отправляется с весточкой в чужие стаи. Пожалуй, ему нравится такая жизнь – отдых и простой труд, которому на смену приходит долгая дорога с родной ношей на спине. Он многое видел, а уж слышал-то практически обо всем, что происходит в этом мирке за желтой стеной.
Связь с вами:
rraven.ra